Франсуа и Мальвази. I том - Анри Коломон

– Но может он и есть? Как раз все три смерти ему на руку. Может служанка нарочно?…

– Смотри, сзади!

Рено обернувшись увидел падающий шкаф. В одном прыжке оказавшись у шкафа, засунул клинок вовнутрь лаза, прямо через драпировки. Крик. Еще один удар пришедшийся во что-то мягкое! Вытащив его окровавленным почти до самой рукояти шпаги, засунул его с отвращением от крови в ножны. Нетвердыми шагами Рено дошел до стола, воткнул перо в чернильницу и вписал; и только затем подумал не ошибся ли? Но ему нужно было спешить, не было времени на раздумья.

Руки его дрожали и он отбросил перо, сделавшее свое дело. Стонущий сеньор де Жонзак заставлял торопиться. Рено растопил над канделябром ком сургуча, специально для этого лежавший в нижнем ящике стола, закапал на углах вдвое сложенный документ. На сургучных печатях поставил клеммы, приставляя для этого руку сеньора де Жонзака с перстнем. Затем так же запечатал в пакет, так же поставил новые клеммы и стал дуть, чтобы скорее засохло.

Умирающий удовольствовавшись общим видом пакета с документами внутри, олицетворяющем для него самое важное в жизни, дал Рено убрать его в нагрудный карман.

– Прощайте…

– Постой, куда спешишь? – улыбнулся де Жонзак в последний раз в своей жизни, и смог улыбнуться лишь потому, что боли отпустили, наступило облегчение перед смертью.

– Да, а куда ехать?

– Возьмешь моего коня со звездочкой. Скачи в Лимузен, от Лиможа на восток, до Гере, а там по реке Крез вверх. Обюссон недалеко от истока… и возьми деньги…

Рено только сейчас заметил тугой кошель в ящике стола. Схватив его подался на выход.

– Да не в ту дверь! Замок кишмя кишит ими, ты не пройдешь. – За драпировками, где стоял шкаф рядом… м-ммм… – окончил стонами свою хриплую речь умирающий.

Убрав драпировки Рено увидел дверь тайного хода. Нажал на ручку и открыл ее в кромешную тьму. Обернулся назад: на глаза навернулись слезы и Рено взволнованным голосом проговорил:

– Прощайте, да будет земля вам пухом, – и ступил вниз.

Не решившись идти вниз, в жуткую неизвестность, Рено вернулся, взял свечу, последний раз бросил взгляд на сеньора де Жонзака: тяжелое дыхание переходящее в хрип, конвульсии и одышка, открытые, не видящие глаза… – предсмертная агония представляла жуткое зрелище и поэтому он поспешил покинуть кабинет, устремившись по ступеням вниз, теперь уже видя куда ступать.

Пойди он без свечи, не мудрено свалиться и до самого низа катиться вниз, скорее всего уже трупом, а не целым и не вредимым, каким он спустился со свечой.

Выбив одним пинком преградившую путь дверь, попал в какое-то складское помещение, забитое ящиками. Еле протиснулся в створ двери, открытой им насколько он смог, оказался между двумя стенами ящиков, на проходе, бледно освещенном белым светом, все же позволявшем увидеть разрушенную им в стене кладку, замаскировавшую ранее потайную дверь наверху.

Откинув потухшую свечу, Рено зашагал вперед между штабелями ящиков к зарешеченному оконцу, затянутому к тому же бычьим пузырем и пропускавшему только бледный свет, жутко осветивший могильным оттенком поднимающееся из темноты видение человеческого лица, с зияющими пустыми глазницами.

Рено обмер, когда видение кинулось на него… мгновенно сработала реакция защиты: вытаскивая из ножен свою шпагу, отбил прямой удар шпаги нападавшего и одеревенелой рукой нанес удар своей, пришедшийся в горло. Только теперь ясно различил человека, захлебывающегося в своей крови, открывавшего и закрывавшего рот в безмолвном молчании, пока наконец тот не обмяк.

Не ясно воспринимая окружающее, Рено в шоковом состоянии двинулся вперед, пока не наткнулся на лежанку, где тот человек только что спал и откуда встал на свою погибель.

Пошел дальше на свой страх и риск. Окажись на его пути кто еще другой с теми же намерениями, они увенчались бы успехом, ибо состояние Рено не позволяло ему даже шпагу поднять.

Неизвестно для себя как выбрался из подвалов; ясно помнил что долго плутал и что когда выбрался, то зажмурился от ослепившего глаза яркого дневного света.

Пахнуло жарой, вместо прохладного холодка.

Вложив в ножны окровавленный клинок, направился к конюшням, по опустевающему двору.

Через минуту выехал оттуда на отличном свежем скакуне, со звездочкой, которого конюх отдал без разговоров, так как знал, кому отдает.

К этому времени пожилая служанка и лакей открыв дверь в кабинет ключами, побежали к умирающему.

– Говори, кому завещал? Говори скот… у-у дохлая тварь, – тормошила она его.

– Пить… не могу… горло…

– Сгори ты в гиенне огненной, безбожник проклятый, говори же, ну! – постоянно трясла его служанка, наклонившись над ним низко. – Говори, кому написал? Говори, а то придавлю, как щенка.

– Отстань ты от него. – сказал лакей, осматривавший все кругом.

– Пожалуй подыхай сам, а то – придушить, слишком легкая для тебя смерть, – наклонилась она совсем низко к его лицу, и шипя, плюнула.

– Сюда идут, вытри.

Выезжая со двора за ворота, Рено даже и не вспомнил о бедняжке Марчелле, то что произошло с ним слишком потрясло его.

Марчелла же находившаяся отнюдь не в закрытом гардеробе, а стоявшая у окна, как только заметила, что ее «единственно возможный защитник» уматывает, только пыль столбом, не теряя времени побежала во двор. На опустевшем дворе, если не считать нескольких экипажей, Марчелле не составляло большого труда заметить того, кого ей было нужно, то есть шедшего к ней Гийоме с подавленным и растерянным видом. Марчелла поняв в чем дело, подошла к нему, разъяренно глядя в его жесткое лицо, с острыми чертами, так пленявшими ее:

– Ну что, прошляпили?!!

– Быка убили.

– А у меня тоже новости. Жонзак завещание написал и некто по имени Рено повез его неизвестно куда. Скачи за ним и убей, оно у него!

– У того, кто заколол Быка? Благодарю покорно! Спасибо за совет. Ах, как легко их давать! Такой прелестный ротик и говорит такие мерзости.

– Дураков нет. – подтвердил подошедший за ним пьяный Аньян. / тот кто стоял на воротах /.

– Даже вдвоем? Стыд и позор. За что вас только держат. Послушай, Гийоме, добудь мне завещание, если хочешь знать, ты должен это сделать мне, мой красавец.

– Спасибо, красотка, если я его и добуду, то только не для тебя, и потом…

– Что потом?? Что потом??! Он ускакал каких-то три минуты назад.

– Зато как уметелил. – снова вступился Аньян, – Только и видели его на сеньорском скакуне. – договорил он с неуместным пошловатым хихиканьем.

– Слушай, Марчелла, а что правда мне сказали, ты раздевалась перед ним?

– Ах ты, сплетни слушал, вместо того что бы быть там где тебе следовало находиться. Слушай, Гийоме, или ты поедешь за ним, или я все расскажу. Идите выберите самых лучших коней и проследите хотя бы, если ты трус!

– А что если он в Венгрию поскакал. – лукаво спросил Гийоме.

– У него только в Германии эти дела были, – показала какие жестом обеих рук за себя, – Если добудешь завещание, то получишь тысячу рыжих лобанчиков, а пока ты и медного денье не стоишь. – со смехом отошла она от них к воротам, выглянуть посмотреть далеко ли уехал Рено?

Выбрав на конюшне лошадок получше, они подъехали к ней сзади.

– Так все-таки не дашь?

– Ни гроша!

– Я тебе этого не прощу, брошу ведь!

– Сдался ты мне размазня, давай отсюда, нюни распустил!

– Поехали, Аньян.

– Постой, Гийоме! У тебя правда с собой ничего нет? – по делу забеспокоилась она.

– Почему? Есть! Целых несколько су.

– Тогда возьми, – она сняла свой перстень и с сожалением глянув на него бросила его Гийоме, на дело.

– Вот это другое дело, прощай, красотка. – бросил ей в ответ воздушный поцелуй Гийоме, больше ее никогда не увидевший.

Примерно в это же время, когда двое наездников погнали своих коней в погоне за третьим, скончался последний из Жонзаков, сеньор Жоффруа де Жонзак. Угас еще один древний род.

Глава II. Семейство Обюссонов

Через день езды к закату следующего, посланец достиг наивысшего места дороги, огибавшей холм посередине и круто устремлявшийся в живописную сельскохозяйственную долину реки Крез.

Любой путник, будь то пеший или на коне не мог не засмотреться хоть на мгновение на открывающуюся перед ним равнинную панораму.

Рено, ехавший на свой страх и риск еще не известно к кому, вообще слез с седла, предпочитая пеший спуск, дабы посмотреть побольше вниз, как будто по владениям можно определить хозяев. Но все равно после долгой дороги полной тревог, сердце его переполняла непонятная радость.

Природа как-будто постаралась сделать обозрение захватывающим: дорога проходила близко к краю обрывистого холма-стога. Долина при багрянце заката очень хорошо просматривалась до возвышений, постепенно переходящих в лесистые холмы, поросшие широколиственными и хвойными породами деревьев до самых каменистых вершин.